4. Родословная и родственники
матери.
Естественно, что у меня с самого
раннего детства по-настоящему родственные отношения складывались не с родными
отца, а с родными моей матери Елизаветы Алексеевны, до замужества Арнольдовой.
А самые близкие с ее матерью - моей бабушкой Марией Сергеевной.
Отец матери - Алексей Степанович
Арнольдов - врач. За деятельность в какой-то революционной партии он был сослан
на пожизненное поселение в Оренбургский край и приписан в казачье войско. Когда
я родился, деда уже не было в живых, и я его знаю только по рассказам и
фотографиям. На фотографии он выглядит типичный народовольцем, чем-то
напоминает Добролюбова. Говорят, что был он высокого роста, худощавый, по
характеру мягкий и добрый человек, пользовался уважением, а как врач -
авторитетом. /…/
По сохранившимся семейным
преданиям, со слов старшей сестры матери Александры Алексеевны, Алексей
Степанович родом из села Усть-Камское, которое стоит при впадении Камы в Волгу.
Один из его предков - дед или прадед - был священником в этом селе. Его
настоящая фамилия была Сатаров, а фамилию Арнольдов он получил, учась в
Казанской духовной семинарии. В классе, в котором он учился, было много
Сатаровых и, чтобы их различать, а может быть, русифицировать, на одном из
уроков философии, архиерей, проводивший занятие, всех Сатаровых перекрестил: в
Архангельского, Преображенского, Вознесенского и т.д. Мой прадед был последним
– «духовиные» фамилии в памяти архиерея были уже исчерпаны. Он сказал:
- Какого философа мы сейчас
изучаем?
- Арнольда.
- Так будешь ты, мой сын,
Арнольдовым!
Внешний вид деда, матери, да и мой,
в особенности скулы, скорее соответствуют татарской фамилии, чем немецкой.
Бабушка Мария Сергеевна Васильева
родилась в деревне Даньково Щучанского района Курганской области в семье
рядового крестьянина, была выдана замуж за унтер-офицера, но вскоре ее муж умер,
и она осталась молодой бездетной вдовой. В доме вдовы появился постоялец-квартирант,
молодой ссыльный врач, А.С. Арнольдов. Они полюбили друг друга и поженились.
Первые годы ссылки Алексей
Степанович жил в различных селах и деревнях - казачьих станицах. В частности,
продолжительное время он с семьей жил в станице Великопетровской, что в
Карталинском районе Челябинской области. В этом селе 8 мая 1886 года родилась
моя мать.
Семья Алексея Степановича и Марии
Сергеевны была большая: два сына - Николай и Григорий, дочери - Анна,
Александра, Елизавета (моя мать) и Валентина.
Позднее Алексею Степановичу
разрешили жить в Верхнеуральске, а затем в Челябинске. В Челябинске Алексей Степанович
построил дом - в то время на окраине города по улице Садовой, теперь Красной,
точно против реального училища. Дом был деревянный, одноэтажный, в нем было
четыре комнаты и большая кухня. В дом вели два входа: парадный с улицы и черный
из кухни во двор. При доме были маленький сад, двор и порядочных размеров
огород с колодцем. Дом этот, особенно огород и колодец, я хорошо запомнил.
Много там было вскопано, прополото и полито грядок. Сейчас этого дома уже нет.
Алексей Степанович умер рано,
оставив Марии Сергеевне большую заботу, но и вместе с ней и большие надежды
вырастить и воспитать шестерых детей. Бабушка Мария Сергеевна с этой задачей
справилась вполне. Она не имела никакого образования, могла едва расписываться,
но от природы была умным человеком, тянулась к образованию и сделала все от нее
зависящее, чтобы ее дети его получили. Все они, за исключением моей матери и ее
младшей сестры Валентины, получили высшее образование.
Моя мать и Валентина закончили
гимназию. Мать сверх того закончила профилирующий класс и получила звание учительницы
арифметики. По тем временам это тоже было немаленькое образование.
Сохранилась фотография отца и
матери Марии Сергеевны. Сидят старики на крылечке: Сергей Федотович и Матрена Михайловна
Васильевы - мой прадед и прабабка. Прадед высокого роста, костлявый, с негустой
седой бородой – видимо, был выносливым, сильным человеком.
Яков Михайлович Говорухин, которому
Сергей Федотович приходился дедом, рассказал мне, что Сергей Федотович прожил 104
года и умер в 1904-1905 году. До последних дней сохранил память. зрение и слух.
25 лет он прослужил в солдатах – «у царя на лице», т.е. в гвардии. Был
награжден Георгиевским крестом, чем и гордился. У Марии Сергеевны большое
сходство с матерью - Матреной Михайловной.
В Даньковой у Марии Сергеевны было
много родных. Я хорошо помню наиболее близких: брата Марии Сергеевны - дедушку
Егора, сестру бабушки - бабушку Дуню, племянника бабушки - Якова Михайловича
Говорухина и др. Все они крестьяне, занимались хлебопашеством. Только один Яков
Михайлович, кроме хлебороба, был деревенским портным, специалистом по шапкам и
фуражкам. Жил он зажиточней других, имел две коровы, овец и две лошади.
В период коллективизации, в момент «перегиба»,
его раскулачили и со всей семьей переселили куда-то в Муромскую область. После
Отечественной войны он несколько раз был в Челябинске и конечно в Даньковой.
Говорил:
- Спасибо Советской власти, что «раскулачили».
Зато всех детей выучил - дочка главным геологом в тресте работает. Вася в
Академии наук трудится, младший в студентах ходит. А так бы мои дети всю жизнь
и ковыряли землю...
Старший сын Алексея Степановича -
мой дядя Николай Алексеевич Арнольдов - был очень энергичным и способным
человеком. Мальчиком он был более чем резвым, из рук матери «отбился», и с ним
произошло неприятное происшествие. Несколько учеников в знак какого-то протеста
зимним вечером разобрали в классе печь и по кирпичу унесли ее из здания.
Попался Николай, товарищей он не выдал, но был исключен из училища.
Бабушка не могла примириться с тем,
чтобы Коля остался без образования, видимо поняла, что ей не справиться с его
воспитанием и сумела зачислить его в Оренбургский кадетский корпус. В кадетском
корпусе у дяди Коли тоже были какие-то происшествия, поскольку, вспоминая
кадетский корпус, он вспоминал и карцер. Обучение в корпусе он закончил на отлично,
и это дало ему право поступить в высшее военное заведение. Он выбрал Военную
медицинскую Академию в Петрограде.
Однако на последнем курсе его из
Академии исключили. В день 300-летия дома Романовых на Литейном проспекте он с
товарищами ночью у трехцветных флагов оборвал белые и синие полосы. На древках
осталась только красные полосы. Закончил Николай Алексеевич медицинский институт
уже в Киеве перед войной 1914 года.
Вскоре он женился. В доме бабушки
появилась его жена Евгения Робертовна Арнольдова, до замужества Реи - из семьи
обрусевших прибалтийских немцев. Позднее я знал ее сестер и брата и других
родственников. Все они весьма достойные, доброжелательные люди. Особенно теплые
отношения у меня были с Луизой Робертовной (сестрой Е.Р.) Шаудинат. Когда
студентом в 1931-32 гг. я жил в Москве, то в ее доме я всегда находил приют и
доброе слово.
Началась Первая мировая война,
Николай Алексеевич был мобилизован, и до окончания войны работал хирургом в
полевом госпитале. В Челябинске он появился в 1919-м году, уклонился от мобилизации
в белую армию, но был мобилизован насильственно. Я помню, как это произошло.
Николай Алексеевич был у нас в доме. Кроме него, было еще несколько
родственников и близких знакомых матери. Отца уже не было в живых.
И вдруг приходят два офицера. Все
испугались, соскочили со своих мест. Офицеры подошли к дяде Коле и предложили
ему следовать за ними. Вскоре дядя Коля оказался в составе какой-то
артиллерийской части, которая базировалась на мельнице Степанова. С белыми
частями он двигался до Семипалатинска, где перешел в Красную армию. Окончание
гражданской войны застало его в городке Зайсане, около китайской границы. Шел
1923 год, военные действия закончились, но госпиталь еще функционировал -
подлечивали раненых.
В конце 1923 года Н.А. Арнольдов
демобилизовался из армии и вернулся в Челябинск. Работал врачом, а позднее
квалифицировался в области паталогоанатомии. Был судебно-медицинским экспертом.
Пользовался в Челябинске известностью и уважением. Членом партии он не был, по
политическим убеждениям - передовой советский человек.
Очень много и настойчиво работал
над повышением своих знаний, неоднократно ездил на курсы по повышению
квалификации. Его окружение - лучшие врачи того времени: Игнатов, Череваткин,
Дикштейн, Мазин, Выговский и др. В паталогоанатомической лаборатории Николай
Алексеевич организовал изготовление препаратов из отдельных органов человеческого
тела и костей, здоровых и поврежденных, для медицинских учебных заведений.
Мечтал об организации в Челябинске медицинского института. В 1937 году Н.А.
Арнольдов был репрессирован, а в 1954 году посмертно реабилитирован.
У Николая Алексеевича было две дочери:
Юлия и Ксения. Юлия окончила Ленинградский медицинский институт. Живет вместе с
мужем в Риге. Ее муж - Вадим Зун - доктор медицинских наук, по происхождению
цыган. Ксения живет в г.Куйбышеве. У нее
двое детей: Николай - геолог и дочь Людмила - студентка.
Младший сын Марии Сергеевны
Григорий закончил юридический факультет. Он болел и в годы гражданской войны
умер от туберкулеза, оставив жену Лидию Николаевну и сыновей Сергея и Алексея.
Лидия Николаевна работала в педагогическом институте на кафедре химии. Позднее
Лидия Николаевна вышла вторично замуж за Алексея Ивановича Потанина. Алексей
Иванович был принят в «семейный клан» бабушки, как свой родной человек - он
усыновил Сережу и Алешу, любил их и уделял много внимания их воспитанию. Они
ему отвечали взаимностью. Алексей Иванович и Николай Алексеевич были очень дружны.
Потанин имел высшее образование, так же, как и Лидия Николаевна, был химиком.
Сергей и Алексей Потанины были
способными людьми. Оба окончили транспортные институты, но они оба страдали
врожденным пороком сердца и рано умерли. У Сергея осталось два сына: Алеша и
Михаил Потанины.
Анна Алексеевна имела высшее
образование и… внебрачную дочь Ольгу, немного старше меня. Анна Алексеевна
погибла в войне 1914 года, будучи сестрой милосердия. Ее дочь Ольга была любимицей
бабушки Марии и моей матери, а особенно Валентины Алексеевны и Александры
Алексеевны. Ольга училась в Ленинградском педагогическом институте, где ее
застала Великая Отечественная война. Вместе с другими студентами во время
блокады Ленинграда она была эвакуирована в г.Орджоникидзе, где погибла в период
немецкой оккупации.
Сложно сложилась жизнь у Александры
Алексеевны. Она получила высшее образование (литератор), вышла замуж за врача,
немца по национальности, Карла Эмильевича Земедорфа. В начале 1920-х годов они
эмигрировали в Германию, взяв с собой сироту Ольгу. В половине двадцатых годов
(1925-26 год) они вернулись в СССР. В Перми,
оба работали в университете: Карл Эмильевич преподавал фармакологию, а
Александра Алексеевна - литературу. У них был сын Гриша, который в настоящее
время живет в Перми и работает на кафедре математики в Пермском политехническом
институте.
Младшей в семье бабушки была
Валентина Алексеевна, по мужу Кремлева. Ее муж, Борис Митрофанович, врач, умер
в тридцатых годах. У Валентины Алексеевны было двое детей: сын Юрий. Юрий Борисович
- инженер путеец, знающий и хороший организатор, если был начальником Амурского
водного бассейна. После его поступления в институт и отъезда из Челябинска родственные
отношения между нами по существу прекратились. Он скоропостижно умер в 1970 году
Дочь, Ирина Борисовна, по мужу
Окунева, окончила Челябинский медицинский институт. Живет в Волгограде. Ее
дочка - Ольга, окончила Челябинский политехнический институт, вышла замуж за
однокашника Бориса Семыкина, у них родилась дочка и тоже Оленька.
С Валентиной Алексеевной у меня и
моей жены сложились очень теплые родственные отношения. Как-то само собой она
унаследовала объединяющую роль нашей бабушки Марии Сергеевны. Вспыльчивая по характеру,
она обладала очень добрым сердцем. И то же как-то само собой за ней закрепилось
и нарицательное имя Бабушка.
После смерти сестры Анны большую
часть времени ее дочка Ольга жила с ней, а после ареста Н.А. и Е.Р. Арнольдовых
их дети жили у нее. Пока дядя Коля и тетка Женя находились в Челябинской тюрьме,
она носила им передачи - поступок, на который в те годы отваживались немногие.
Ведь это прямая связь с врагами народа и вполне достаточное основание для
обвинения в пособничестве вредителям!
После выхода Ирины замуж бабушка,
Валентина Алексеевна, рассталась со своим домом и всю остальную жизнь прожила с
Ириной и ее мужем Виктором Игнатьевичем Окуневыми. Умерла она в 1956 году в
Москве, где в это время Виктор Игнатьевич учился в Военной Академии.
В фотоальбоме моей матери
сохранились групповые семейные фотографии, на которых запечатлены все члены
семьи Марии Сергеевны. В центре фотографии, как и следует, сама бабушка – Мария
Сергеевна…
При жизни отца мать работала в
женской гимназии учителем приготовительных классов, там же продолжала работать
и после его смерти…
5. Детские и юношеские годы
Фронт гражданской войны приближался
к Челябинску, захлестнул его и покатился дальше на восток. В моей памяти
сохранился наш город полностью забитый воинскими частями, главным образом чехословаками.
Я помнил их отступления из Челябинска. Целые сутки по Ивановской и Сибирской
улице, мимо нашего дома, в сторону Сибири двигались артиллерия, обозы, коляски,
телеги, воинские части. Белые и чехословаки оставили Челябинск без боя. Город
опустел. Нет ни белых, ни красных.
Так продолжалось сутки. В ночь с 23
на 24 июля, вернее, под утро, уже было светло, в город вошли части 5-й Красной
армии. В доме не спали. Через окно мезонина, где мы жили, я вылез на крышу и
наблюдал. Части Красной армии шли по мосту, через Миасс. Пешие колонны, усталые
бойцы в гражданской одежде, красные ленты, нарукавные повязки.
По-прежнему было тихо и спокойно.
Через день или два стала слышна отдаленная канонада, она все приближалась.
Белые части контрактовали Челябинск. Части пятой армии действовали активно. Я видел,
как были размерены две артиллерийские батареи. Одна - между монастырем и
кладбищем (между гостиницей «Южный Урал» и кинотеатром им.Пушкина), вторая - на
Сенной площади (между кинотеатром Родина и торговым центром).
Белые наступали со стороны
Свердловского шоссе, подойдя к железной дороге Челябинск-Свердловск. В
кирпичных сараях - микрорайон «Кирсараи» укрепились части Красной армии. Стоял страшный
гул от артиллерийской канонады, пулеметных очередей и ружейной стрельбы.
Как только началась стрельба, нас,
детей, спустили в подполье, на ночь туда же спустились и взрослые. Все со
страхом ждали, что будет: не разорвет ли снарядом наш дом, не убьют ли кого из
родных. Но гул боя стал стихать, белые части откатывались от города. Каждые сутки
орудийная канонада доносилась все глуше и, наконец, совсем прекратилась. Я не
слышал, чтобы в городе были разрушенные дома и жертвы среда гражданского
населения.
В нашем доме поселился один из
комиссаров 5-й армии - Брендючков, который остался в Челябинске, и к нему
приехала семья. Я очень подружился с его сыном, Костей, который был моего
возраста. Наша дружба продолжалась и в последующие годы. Константин Брендючков
закончил институт и был инженером-электриком, работал на строительстве ЧТЗ. Он
нелепо, безвинно, погиб в 1937-38 годах как «враг народа».
Закончился 1919-й год. Наступило
ужасное время. 1920 и 1921-й годы принесли неисчислимые беды: засуху, голод,
тиф, холеру, бандитизм, людоедство.
Около бабушки Марии Сергеевны, как
цыплята около клушки, собралась вся наша родня: Валентина Алексеевна с сыном Юрием
(ее муж врач Кремлев Борис Митрофанович был в Армии); жена Григория Алексеевича
Лидия Николаевна, с двумя сыновьями Сергеем и Алешей. Григорий Алексеевича уже
не было, он умер от туберкулеза в начале войны, Оля Арнольдова. Ее мать Анна Алексеевна
ушла на фронт сестрой милосердия и там погибла. Бабушка, тетка Валя и моя мать
очень любили Олю и всегда окружали ее лаской и заботой. Наконец, были здесь моя
мать со мной и братом Платоном. Самый старший внук был я, мне уже шел 11-й год.
Из Даньковой приехал дедушка Егор.
Он был бездетным, и недавно у него умерла жена. Видимо, бабушка «выписала» деда.
Бабушка Мария Сергеевна и дед Егор Сергеевич были крестьяне, привыкшие к тяжелому
физическому труду. Оба энергичные и волевые люди. Вся семья была объединена «матриархатом»
и занялась натуральным хозяйством. Бабушка сохранила корову, при доме был
огород. За городом, у заимочника Тимофея Тимофеевича, знакомого бабушки, можно
было получить участок земли для посадки картофеля.
Лидия Николаевна Арнольдова с
детьми и моя мать с нами жили отдельно от бабушки, вроде бы отдельными семьями.
Но каждый день все сходились и кормились у бабушки.
Женская гимназия закрылась, мать
работала с раннего утра до позднего вечера воспитателем в детском доме -
приемнике. В это учреждение доставляли беспризорных малолетних детей.
Утром мы все вместе уходили из дома:
мать - на работу, а мы с братом - в школу или к бабушке, если занятия в школе
не было. По дороге часто встречали трупы умерших, которых еще не успели
подобрать. Я помню зимнее утро. Мы идем с братом по Азиатской улице (теперь Елькина).
По дороге лошадь везет сани, на них большой ящик, в котором возят снег. Ящик
полон не снега, а голыми трупами детей. Ужасная, по своей обыденности, безразличием
прохожих и возчика, картина эта запомнилась мне на всю жизнь.
Дед Егор работал старшим
огородником на бывших «Болгарских огородах» - так их называли по национальности
прежних хозяев. Огороды эти были сразу за железнодорожным мостом, там, где
сейчас находится лакокрасочный завод. Уходил или уезжал он туда очень рано, а к
вечеру возвращался домой. Летом все работали в «бабушкином» огороде. Мы, дети,
привыкли к работе - посадке, прополке, поливке овощей. Мне часто приходилось
также чистить стайку, где помещалась корова, отгребать снег и выполнять другие
хозяйственные работы.
Продуктовые пайки, которые получали
мать, дед Егор, Валентина Алексеевна были мизерные, и основную нашу еду составляли
овощи и картофель. Бабушка пекла хлеб, в котором было немного муки и больше
картофеля и лебеды. С нетерпением ждали, когда отелится корова. Где-то ранней
весной в кухне появлялся теленок, а вслед за ним на столе - молоко.
Особенно тяжелой была зима 1921-22
годов. Было много случаев людоедства. Родители боялись за детей, одних не
отпускали на улицу, уходя, запирали во дворах, домах. Мы с братом часто ходили
по городу одни. Маршруты наши были однообразны: к маме на работу, к бабушке, в
школу. Когда мы приходили к матери, в детприемник, то там нас иногда кормили.
Этому детскому дому кое-что перепадало
из продуктов общества «АРА». Помню такой случай. Мы с братом пришли к матери,
женщина-повар зовет нас:
- Ребята идите сюда, я вас чем-то
угощу, - и наливает нам по эмалированной кружке компота из сухих фруктов. Мы с
благодарностью и непривычным наслаждением немедленно его съели.
- Давайте кружки, еще налью.
Съели еще по кружке. Животы полные,
а глаза видимо голодные:
- Хотите еще?
Платон сказал, что хватит, а я все
равно выпил еще полкружки компота. Счастливые, довольные мы пошли к бабушке.
Мне было непривычно тяжело от переполненного желудка. И не успели мы пройти
квартал, как меня вдруг вырвало. Весь съеденный компот оказался в пыли канавы.
Как мне было жаль этот компот...
Отсутствие отца. Тяжелые годы,
когда мать всегда занята одним - чем накормить и как одеть нас? Всю нашу одежду,
как нижнюю, так я верхнюю, включая пальто, мать шила сама, да еще успевала «подработать»
машинкой. Все это не могло не сказаться на формировании меня и брата. Чувство
взаимной привязанности дружбы и любви друг к другу родились в те годы и
сохранилось на всю жизнь. Мы оба всегда хотели помочь матери, сделать за нее
какую-то работу.
У нас рано стала проявляться
самостоятельность. Были мы очень энергичные, подвижные, не прочь были
подраться. Всегда вместе, оба рослые, постоять за себя могли и «сдачу» дать умели
с лихвой. Постепенно за нами утвердилась кличка – «Туркинские хулиганы», и «порядочным» детям родители с нами играть и дружить
не разрешали. Мы на это внимания не обращали, у нас было достаточно надежных и
верных друзей - такой же безотцовщины.
Особенно крепкая дружба у меня была
с Сережей Гореловым. Семья Сережи - три брата, старший Ваня лет 16-17-ти работал
помощником машиниста на «Толстовской мельнице» (ныне крупозавод). Сережа был
моим ровесником. Младшим был 6-летний Леня. Отец их погиб на фронте. Жили они с
матерью и бабушкой в одноэтажном домике, от нас через улицу Азиатскую, - так
что мы были почти соседи.
Были счастливые дни, когда Иван
приглашал, вернее, допускал нас с Сергеем в машинное отделение мельницы, и как
Том Сойер, разрешал нам мыть паровую машину. Мы раздевались догола, ползали по
громадному маховику, счищая и смывая керосином с него маслянистую грязь.
Становились сами еще грязней машины. Потом мылись под душем и блаженствовали,
не сознавая причины – от приобщения к труду или от радости от выполненной
работы.
Через Ваню Горелова и его друга,
ученика ремесленного училища Виктора Ежова, я впервые познал радость охотника.
У Вани по наследству от отца было двуствольное шомпольное ружье, он очень
дорожил и гордился им. У Виктора было одноствольное, шомпольное ружье, которое
он постоянно переделывал и совершенствовал. Виктор был отличный слесарь. Дробь
делали сами, порох доставали из военных снарядов, которые были заряжены очень крупным
черным порохом. Очень трудно было с пистонами. Для шомпольных ружей нужны
специальные, в виде маленького стаканчика, а таких не было. Виктор так
переделал запальник, что можно было стрелять пистоном из трехлинейного патрона.
Иван не хотел переделывать - портить отцовское ружье и делал пистоны сам. Во всех
этих приготовлениях деятельное участие принимали Сергей и я.
На охоту обычно ходили в сосновый
бор (теперь парк им. Гагарина). Иногда отправлялись на «гору» - Архиповскую мельницу
(позднее «Коммунар»), или в перелески, где сейчас строится Северо-западный район
города. Я и Сергей выполняли одновременно обязанности оруженосцев, охотничьих
собак, загонщиков и т.п. Дичи мы встречали очень много: зайцев, белых и серых
куропаток, тетеревов, но обычно возвращались пустыми. В «лет» птицу ни Ваня, ни
Витя стрелять не умели. В бегущего зайца «мазали», заряды экономили. А в нужный
момент, когда подкрадемся к зайцу, а он встанет на задние лапки, или к пасущимся
на лесной опушке куропаткам, то пистон сваливался с запальника, то получалось
осечка или затяжной выстрел – дичь исчезала и... начинай все сначала.
Но бывали случаи, когда за спиной
Виктора или Ивана висел заяц или болталась серая куропатка. Иногда честь нести добычу
выпадала Сергею или мне.
Сергей и я страстно мечтали иметь
свои ружья. Нам было уже лет 13-14. Правда, нам иногда удавалось выпросить раз стрельнуть
из ружья Виктора или Ивана, пока те отдыхают, но это совсем не то, о чем
мечталось. О покупке ружья не могло быть и речи. Я знал, что ни у матери и даже
у бабушки денег нет, да и не позволят мне покупать ружье. Выход оставался один -
сделать ружье самому. Так и поступили мы с Сергеем.
Не без помощи и участия Виктора и
Ивана раздобыли обрезы стволов. Виктор на станке в ремесленном училище выточил
казенную часть - хвостовик. Я освоил слесарные инструменты. Научился не брать молоток
за «горло», по выражению Виктора, а у его основания.
Собрать замок из старых частей и
сделать березовую ложу было уже не трудно - и ружье готово. Это первое мое
ружье. Как жаль, что оно не сохранилось. Ствол был короткий, все ружье было не более
метра, зато как у настоящего шомпольного ружья - шомпол крепился к цевью.
И был радостный, на всю жизнь
памятный случай, когда однажды в начале зимы, на «горе», из кустов на кромке
болота, сбивая снег с веток тальника, поднялась пара белых куропаток, я махнул
ружьем – выстрел, и одна куропатка упала. Виктор предложил мне поменять
куропатку на зайца, убитого им, но нет - свой первый трофей я торжественно
принес домой.
Большое влияние на мое воспитание
оказал дед Егор Сергеевич. Близкое мое знакомство с ним произошло при следующих
обстоятельствах. Однажды, в один из зимних субботних дней 1922 года, дедушка
Егор позвал меня поехать с ним с ночевой на огороды, где он работал. Поехали.
На огороде у деда была избушка – сторожевая будка с одним оконцем и печкой,
старая кровать, небольшой стол и пара табуреток дополняли меблировку. На одной
стене висели хомуты, уздечки, чересседельники. Зашли в избушку, разделись, я с
любопытством осматривал «дедушкин дом», т.к. был здесь впервые.
Вдруг дед Егор сгреб меня за
шиворот своей громадной костлявой ручищей, пригнул к полу и взяв в другую руку,
сложенный вдвое сыромятный чересседельник, стал меня им бить ниже спины,
приговаривая:
- Это тебе за мать, это за бабушку!
Будешь еще им грубить?!
Отпустил меня, повесил
чересседельник на гвоздь в стене и спокойно сказал:
- Если не перестанешь грубить и не
будешь слушаться, еще пуще выпорю, а теперь садись, ужинать будем.
Мне было и больно и стыдно, но
злобы на деда я почему-то не испытывал, видимо, подсознательно я чувствовал
справедливость наказания.
Много лет спустя я также поступил
со своим 7-летним сыном. За одну принципиальную провинность, я выпорол его ремнем.
Мне было очень тяжело - бить сына, и наверное, больнее. Вспомнил деда – ему
тоже было очень тяжело наказывать меня, но он думал, что иначе «отобьется
мальчишка от рук, пропадет».
Многому научил меня дедушка Егор:
владеть топором и рубанком, запрягать лошадей, править ими, ездить верхом без
седла, плести рыболовные волосяные лески, сети и гамаки, подшивать валенки и
многому другому и самому главному - уважать и любить физический труд.
Пришла весна 1922 года. Дружная,
полноводная. Загремели ранние весенние грозы. Все ожило. Дед Егор купил молодую
кобылку - скелет, еле державшуюся на ногах. Но он говорил, что из нее он
сделает лошадь. Так оно потом и оказалось – Карюха выправилась и стала очень
быстроногой статной лошадкой.
Деда потянула земля, он стал
собираться в Данькову. Видимо, ему хотелось иметь в пути помощника, да и ко мне
за эти годы у него появилась привязанность. Надо думать, что и соображения
матери и бабушки - отправить меня до осени с дедом Егором в Данькову, чтобы я
не слонялся по улицам, - совпадало с желанием деда взять меня с собой.
Ранним утром, в конце мая или в первых
числах июня, на Карюхе, запряженной в «ходок» - дрожки без рессор, с кузовом-корзинкой
из тальника, во всю длину дрожек, мы тронулись в дальний путь. До Даньковой от
Челябинска верст 80-90. Ехали медленно. Карюха шла шагом. Часто
останавливались, кормили свежей травкой лошадь и отдыхали сами. Кто больше вез
ходок - Карюха или дед? На каждой ямке, горке он помогал ей. Естественно, от
него не отставал и я.
Каждый день приносил новые впечатления.
Однажды мы остановились отдыхать около лесочка с болотцем. Я пошел почерпнуть
из болотца воды и вдруг на лужку увидел большой цветок лилово-синего цвета. Три
атласных лепестка поднялась вверх, образуя куполок, а три бархатных опустились к
низу. Я сразу узнал его. Это тот же ирис, что растет дома на окне. Но в лесу
дикий ирис, на фоне изумрудной травы, показался мне таким красивым, что я
позвал деда. Он сказал мне, что диких ирисов у нас растет много, а в сторону
Шадринска попадаются ирисы не только синие, но и желтые.
Дня через три мы приехали к озеру
Горькое, до Даньковой осталось немного, но дед на берегу озера провел несколько
дней - лечил меня и лошадь. Бедная Карюха вся была покрыта болячками и лишаями.
У меня от расчесов, на ногах образовались гнойные коросты, которые никак не заживали.
Мы купалась в озере, мыли лошадь, и скоро от наших болезней остались только
следы.
В Даньковой, да и во всех деревнях,
по которым мы ехали, еще было голодно, еще были семьи, которые ели свежие побеги
лебеды и конотопа. Но люди уже ожили. Все что-то делали. Откуда-то появились семена
- сеяли. Сажали в огородах капусту и картошку. Рассказывали, что когда пахари с
сознанием безвыходности своего положения приходили проститься с полем, оно вдруг
встречало их молодыми всходами прошлогоднего посева.
Все ощущали, что кончилась ужасная
зима 1921-22 годов, а с ней - и все несчастья и беды. Крепли надежды на
будущее, все верили в начало новой счастливой жизни. В южной части деревни у
деда Егора был своей дом - типичный казачий пятистенок под железной крышей. В
доме хозяйничала сестра деда, бабушка Дуня. Как она радовалась нашему приезду!
За лето, которое я провел в
Даньковой, дед Егор научил меня пахать сабаном - плугом - пашню, боронить, косить
траву литовкой, отбивать и точить ее.
До конца жизни Егор Сергеевич жил в
Даньковой и занимался сельским хозяйством. Умер он в зиму 26-27 года, в
возрасте около 70-ти лет. Внешне он походил на своего отца – такой же высокий,
костистый, но в отличие от отца бороду не отпускал - подстригал, а летом
коротко стриг или брил голову.
Позднее я еще один раз был в Даньковой.
Бабушка ездила навестить свою многочисленную родню и брала с собой то меня, то
Платона или Олю. Она обязательно совершала такие поездки раз в 2-3 года. Ездили
мы на поезде до станции Чумляк, где встречал нас дед Егор, и на лошадке, через
деревню Сухоборскую, мы проезжали в Данькову.
Летом 1923 года моя тетка Валентина
Алексеевна решила ехать в г. Зайсан, где в это время находился ее брат Николай Алексеевич,
занимаясь расформированием госпиталя.
До сих пор поражаюсь удивительной
силе родственности в семье Арнольдовых. Ведь только родственные чувства так
властно владели тетей Валей, что она решилась для свидания с братом отравиться
за тысячи верст... Значит бабушка, воспитывая детей в большей семье, без отца,
сумела так глубоко привить им эти родственные чувства. Впоследствии я много раз
наблюдал проявление родственных чувств у Арнольдовых в самые тяжелые времена.
Валентине Алексеевне в пути была
нужна «мужская сила». Выбор пал на меня. Мне шел 15-й год, я рос высоким и
крепким парнем, и внешне выглядел старше своих лет. Вместе с тетей Валей ехала
какая-то попутчица до Семипалатинска, тоже «с мужской силой» - парнем Колей
моего возраста.
В это время уже вернувшийся с
фронта Борис Митрофанович работал санитарным врачом на железной дороге. В
санитарном вагоне мы благополучно доехали до Омска, там тоже без особого труда
сели на двухпалубный, колесный пароход – «Алексей Буй», на котором по Иртышу
доплыли до Семипалатинска. Дальше большие пароходы не шли. Нужно было пересаживаться
на небольшой, однопалубный пароход.
В ожидании прошли дня три-четыре.
Мы с Колей бродили по берегу Иртыша и сравнивали его по ширине с Миассом. Через
Иртыш ходил паром, вернее два, один с правого берега до острова, а второй - с
острова до левого берега. Повыше этого островка Иртыш был шириной примерно в
два Миасса. А переплыть Миасс гуда и обратно без отдыха для нас было пустым делом.
- Сплаваем через Иртыш?
- А чего? Переплывем.
Поплыли, не успели проплыть сотню
метров, как нас подхватило течением и понесло вниз к острову и парому. С
большим трудом уцепились за накат парома. Отдохнули и доплыли до острова.
Обратно возвращались в лодке, привязанной к парому, т.к. были голы. Больше через
Иртыш мы не плавали.
Вскоре тетя Валя получила билеты на
небольшой колесный пароход «Алтай», который изо всех сил преодолевая течение
реки, поплыл вверх, в направлении Усть-Каменогорска и далее до Тополева мыса - конечной
пристани на озере Норд Зайсон. Плыть на пароходе было очень интересно. Мощная
полноводная река проложила себе дорогу в отрогах Алтая. На некоторых поворотах
течение было столь стремительно, что наш пароходик долго трудился, не двигаясь
с места и одолевая поворот не с первого захода. Иногда под колеса парохода попадало
плывущее по реке бревно или дерево. Ломалась лопасть, для смены ее пароход
причаливал к берегу и стоял часа два. Кое-кто, в том числе и я, хватали удочки
и бежали на берег, ловили кузнечиков, а на них подъязков. Но вот Иртыш стал
расширяться, пологие берега стали еле заметными полосками - пароход вошел в озеро
Зайсан, в которое впадал другой - Черный Иртыш с Китайской территории.
Тополев мыс - типичный рыбачий
поселок. Десятка два маленьких домиков да пристань с двумя-тремя складскими
помещениями разместились на песчаной косе, далеко уходящей в озеро. По одну сторону
косы была громадная бухта, в ней тихая гладь озера рябится ветерком, а с другой
- открытое «море», по которому все время бегут волны. Я искал ответа на вопрос
- откуда родилось название «Тополев мыс»? На косе, среди хат росло два или три
чахлых тополя. Неужели они послужили основанием? А может быть, когда-то давным-давно,
на этом мысе росла тополевая роща?
На Тополевом мысе мы прожили дня
три, пока из г. Зайсона за нами не пришли лошади с тарантасом, посланные дядей
Колей.
В домике, где мы остановились был
паренек - Петя, немного старше меня. Он позвал меня на рыбалку. Мою удочку он
забраковал. У него была палка с крученой веревочной английской «бечевкой», с
привязанным на конце громадным крючком, который у нас применяется для жерлиц. В
палку заколочены два гвоздя, на которые наматывается леска – «бечевка». Около
берега, между лодок, рогожей, как бреднем, мы поймали мелких окуньков и
чебаков, размером в 4-6 см.
Отплыли на лодке метров сто от берега и встали на якорь. Петя насаживал на
жерлицу окуньков и с глубины метров 6-8 вытаскивал окуней – «фунтовиков»,
попадались и крупнее. На мою удочку с поплавком ловилась мелкая рыбешка.
От Тополевого мяса до Саурского
хребта, у подножья которого расположился городок Зайсан, верст сто. Мы ехали по
девственным, еще не видавшим плуга степям. Видели стада дроф. В полпути
остановились у залива Зайсана, заросшего камышами. На открытом небольшом плесе
плескались дикие утки и лебеди.
Зайсан - маленький одноэтажный
городок расположен вдоль речки с холодной водой, которая раздается по арыкам,
бегущим вдоль улиц и огородов. Воспоминания о Зайсане у меня связаны с
арбузами, дынями, с крупной спелой клубникой, которую киргизы привозили из
горных долин и меняли на продукты и домашние вещи.
При госпитале прибилась «ничейная» собака
- черно-пегий пойнтер по кличке Марс. Мы очень подружились с ним, и я упросил
дядю взять его с собой в Челябинск.
К осени госпиталь был свернут, и мы
все поехали домой.
В Челябинске удалось свести
знакомство со страстным охотником, врачом Николаем Ивановичем Игнатовым,
который стал систематически брать меня с собой на охоту, а в 1923 году он взял
меня в «качестве помощника» на летний отдых. Ему была предоставлена изба на
метеорологической станции на берегу озера Миясово в районе Ильменского заповедника.
С этих пор я полюбил на всю жизнь свой родной край: горные и степные озера,
величественные сосновые боры с земляникой и малиной, березовые перелески с
клубникой и костяникой, рыбалку, охоту.
Знакомство с Николаем Ивановичем
переросло в близкие, как бы родственные отношения, и продолжались в течение
всей его жизни. Многие годы мы ездили с ним на охоту. Сначала он возил меня на
лошадях: Шеянке и Умнике, которых держал главным образом для охоты и летнего
отдыха. Впоследствии я возил его на собственных автомобилях – ГАЗ-«А» и «Победе».
Николай Иванович был близким и дорогим человеком всей нашей семьи: брата -
Платона, матери, жены и сына - Петра.
Николай Иванович часто бывал у нас
в доме. Он любил поговорить за стаканом чая, и слушать его всегда было интересно.
Сын крупного служащего Тюменского пароходства Николай Иванович окончил медицинский
институт в Германии. Кроме того, для права врачебной практики в России он
окончил институт в Москве. Первую мировую войну он провел в полевом госпитале.
Участвовал в Брусиловском прорыве Австрийского фронта. Любил вспоминать как в
Галиции в дни затишья охотился на кабанов и косуль.
Гражданскую войну Николай Иванович
провел в лазаретах Красной армии, и после демобилизации работал в Челябинской
городской больнице зав. хирургическим отделением. Он одним из первых врачей в
нашем городе получил звание «Заслуженного врача республики». Всесторонне
образованный, начитанный, владеющий иностранными языками, гуманист, страстный
любитель природы, очень популярный и знающий как врач, Николай Иванович оказал большое
влияние на формирование моего мировоззрения жены, брата и сына.
В годы Отечественной войны Николай
Иванович вновь в челябинских госпиталях. Умер Николай Иванович в 1962 году в
возрасте 75 лет. У Николая Ивановича был сын Ваня и три дочери: Таня, Катя и
Наташа. Ваня - очень славный юноша, погиб в первые дни Отечественной войны. У
одной только Екатерины Николаевны есть сын, названный в честь Николая Ивановича
- Николаем. В 1978 году я оказал содействие Николаю Игнатову в поступлении в
медицинский институт. Я очень рад, что хотя и в самой малой доле, я передал внуку
Николая Ивановича полученную от его деда человеческое тепло. читать дальше
|