Южноуральский Биограф

Представим себе девятнадцатилетнего молодого человека, очень высокого, с пышной копной вьющихся волос, с внимательным взглядом карих глаз. Он слегка растерян – он возвращается в Астрахань в марте 1957 г. в родительский дом, потому что его исключили из Воронежского университета со второго курса филологического факультета с формулировкой «допускал антисоветские высказывания…» Но в нем со-храняется внутренняя решимость и убежденность в правильности своих действий и поступков. Родителей дома нет – они далеко, в Южно-Сахалинске, отец работает специалистом в Сахалинском Совнархозе. В Южный ему дорога закрыта – это пограничная зона, а он только что вызвал к себе внимание властей в лице служащих КГБ. Вновь и вновь он вспоминает, как к нему на квартиру, которую он снимал вместе со своим старшим братом Аликом (Алик учился в том же Воронежском университете, но курсом старше, на геологическом) пришел человек в штатском и сказал: «Марик, собирайся!» – «С вещами?» – «Нет, пойдем за мной».

 

Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться. Человек в штатском повел его сначала в поликлинику – к врачу-окулисту (видимо, «там» уже знали, как у него со здоровьем, но хотели лично убедиться, что у него – «минус шесть»), а потом в военкомат. Из военкомата они вышли вдвоем – человек в штатском и он, Марик, зажимая в руке маленькую серенькую книжечку – так называемый «белый билет», освобождение от службы в армии. На крыльце человек в штатском сказал ему: «Ну, до свиданья!» – «Что теперь?» – в некоторой растерянности спросил Марик. – «Ничего. Поезжай домой».

Позже, в интервью, Марк Иосифович Бент сказал: «Это было достаточно вегетарианское время, 1957 год, поэтому я не попал в лагерь, а всего-навсего был изгнан из университета». Какой проступок вызвал внимание властей к скромному второкурснику Воронежского университета? Сейчас можно оценивать со снисходительной улыбкой степень «диссидентства», молодежного нонконформизма: он отказался голосовать на выборах в органы власти, которые «прошли в обстановке могучего патриотического подъема». Он не пришел на избирательный участок – за ним прислали «гонца», затем, там и не дождавшись, пришли к нему на квартиру с избирательной урной, стали убеждать в несколько голосов, что нужно просто проголосовать, и инцидент забудется, никто ничего не будет ему припоминать. А он снова и снова тихим, но твердым голосом отвечал: «В Конституции сказано, что каждый человек имеет право голосовать. Значит, у меня есть право выбора». Позже Марк Бент скажет, что с юности «пробовал систему на прочность и находил в ней прорехи…». В «идиллические» «застойные» брежневские времена, когда все диссиденты в лице Солже-ницына или академика Сахарова были либо высланы заграницу, либо находились под надежным домашним арестом, народ уже мог сочинять анекдоты про Брежнева, которому кавказский чабан предлагает выбрать на шашлык любого барана из стада, состоящего из этого единственного барана: «Мы тебя выбираем, и ты тоже выбирай!» Только в мае 1989 г. на Первом съезде народных депутатов СССР никому не известный депутат Александр Оболенский из Мурманской области выдвинет свою кандидатуру вдобавок к кандидатуре М.С. Горбачева на пост Председателя Верховного Совета СССР с единственной целью – чтобы выборы носили альтернативный характер.

В 1957 г. еще не забыли сталинские «чистки» – не только 30-х годов, но и новую репрессивную волну, которая, не достигнув своей вершины, остановилась внезапно за смертью Сталина, – «дело кремлевских врачей», «борьба с космополитизмом», «ждановское» постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», подвергшее остракизму имена Зощенко и Ахматовой (1946 г.). В 1958 г. Пастернак «добровольно» откажется принять Нобелевскую премию по литературе. В Воронеже хорошо помнили дело КПМ (Коммунистической партии молодежи) – антисталинского молодежного кружка, самоорганизованного в послевоенные годы: в 1949 г. всех арестовали и отправили в тюрьму… А тут «системе» противостоит хрупкий молодой человек, который только что поступил в университет… Университет «отреагировал» абсолютно «правильно»: Марку Бенту припомнили и приписали все возможное – и издание студенческого рукописного журнала с названием «Свежий ветер» , не санкционированного ни одной университетской «руководящей» структурой, и «антисоветские» высказывания (ходили слухи, что он сказал: «Ленин мне не икона» ). И, конечно же, обвинили в «противопоставлении себя коллективу», в «высокомерии». Приказ был объявлен во всех студенческих группах: «…игнорировал общественные организации… поносил нашу действительность…» Через пятьдесят лет на встрече выпускников, на которой Марка Бента не было, бывшие сокурсники скажут: «Учился недолго. Но запомнился всем». Так появится первая «легенда о Бенте»: его имя в качестве отрицательного примера приводили нескольким поколениям студентов.

Весну и лето 1957 г. он проведет в родительском доме, в полном одиночестве. Родные всё приняли, на удивленье, спокойно: от Марика такое поведение почти что ожидалось. Отец, Иосиф Маркович, – с известной иронической дистанцией по отношению к репрессивному решению «властей». Мама, Надежда Алексеевна, тоже не рыдала, не упрекала. В родительских биографиях уже успела отразиться советская эпоха: арест и ссылка отца Надежды Алексеевны, православного священника, как «служителя культа» в 1932 г., последовавшее вскоре исключение ее, дочери «врага народа», из техникума «за сокрытие соцпроисхождения». В период «борьбы с космополитизмом» тучи сгустились над служебной карьерой Иосифа Марковича. Тогда же Семен Маркович, его старший брат, займет непримиримую позицию по отношению к своим «обвинителям» и пострадает.

М.И. Бент

 

Когда в юном Марке Бенте зародился дух диссидентства, можно ли объяснить его поведение только «генетическими» корнями? Какие эпизоды личной – детской – биографии послужили питательной почвой? Особая детская впечатлительность, которая на всю жизнь сохранила картины переезда семьи в 1943 г. из Владивостока в Новосибирск по железной дороге – бедности, скученности, униженности русской жизни – и вместе с тем живучести русского человека, его потаенного нравственного здоровья, загнанного внутрь состоянием безысходности. Или впечатления младшего школьника в Новосибирске от колонн «зэков» (которых так тогда не называли), среди которых были и военнопленные немцы. Или первое столкновение с системой, запомнившееся навсегда – маленький школьник, которого схватили на улице и повели в милицию: шалуны постарше цеплялись крюком за грузовики, чтобы лихо прокатиться по Чернышевскому спуску. Тех шалунов догнать было невозможно, и тогда милиционер сгреб маленьких ротозеев, стоявших на обочине, и повел их в милицию, чтобы составить протокол. «Я бы мог поверить, что мой сын такое сделал, но чтобы это сделали дети Бентов – никогда!» – заявил один из вызванных родителей. Отец Марка Бента отказался платить штраф. Вскоре семья переехала в Астрахань, и дело так и замялось. Или история с аттестатом зрелости. Чтобы не давать медаль Марку Бенту (годом раньше окончил ту же школу с медалью его старший брат), ему поставили в аттестат «четверки»… по литературе и русскому языку. На выпускном он отказался принять аттестат. Через две недели его вызвали в школу и в кабинете директора исправили «хорошо» по литературе на «отлично». Медаль (серебряную) не дали. Спустя много лет, на вопрос, как же учительница литературы (выпускник Марк Бент сохранил добрые воспоминания о ее уроках) могла дать согласие переправить «пятерки» на «четверки» самому яркому ученику, обладавшему явным литературным дарованием, он улыбнулся: «Да, как-то не думал об этом». По математике, физике и другим «сложным» школьным предметам остались стоять отличные оценки. Так или иначе – но дух нонконформизма был сформирован уже в школьнике.

Весну и лето 1957 года он проведет в Астрахани, один в пустой квартире – брат отправится на геологическую практику к родителям на Сахалин. Откроет тонкую ученическую тетрадь в клеточку и напишет на первой странице: 23 Апреля 1957. Астрахань. Не знает, как теперь будет складываться его судьба, что будет с его образованием, появится ли у него возможность снова учиться в университете. Но он будет читать… В тетради появится перечень из 282 имен (произведений много больше): Достоевский, Шиллер, Толстой, Б. Бьёрнсон, Г. Банг, Г. Фаст, Сервантес, Лесков, А. Кронин, Л. Фейхтвангер, Дж. Джойс, Л. Пиранделло, Э. Де Филиппо, А. Миллер, Дж.М. Синг, М. Пруст, А. Шницлер, Л. Франк, Р. дель Валье-Инклан, П. Бурже, Т. Манн, Ф. Ницше… «Непрограммных» имен больше, нежели «вузовских». Потом появятся записи лето 1958… Ташкент… Москва… Краснодар… 1 января 1959…

Биография – ранняя и дальнейшая – выработала в нем ироническое отношение к жизни, ироническую самооценку («большой талант не загубишь, а маленький – не жалко, пусть пропадает»). Воспользуемся формулой А.Я. Гуревича: народ – люди без архивов. Марк Бент – человек без архивов. Слишком много переездов. Как только материал публиковался, рукопись подлежала уничтожению. Не обязательно хранился опубликованный оригинал – просто пополнялся реестр «Список печатных трудов». Однако в небольшом портфельчике – сумка через плечо – несколько тетрадей и несколько возращенных рукописей. Среди них – статья «Некоторые тенденции в творчестве Германа Банга (к 100-летию со дня рождения)» со штампиком «”ИНО ЛИТ” Вх. № 91/р 22 VIII 1957 г.». Значит, в августе 1957 г. рукопись была уже возвращена из журнала «Иностранная литература».

Почему был избран датский писатель Герман Банг? Ответ очевиден, следует из подзаголовка «К 100-летию со дня рождения». Могла ли эта ста-тья быть опубликованной в 1957 г. в принципе? Г. Банг переводился на русский язык еще при жизни. В 1910—1911 гг. в России выходит десятитомное собрание сочинений Банга. Следующее знакомство русского читателя с творчеством Г. Банга состоится только в 1973 г. – с изданием книги «Избранное» (с предисловием В.П. Неустроева). В 1980-х гг. печатаются сборники «Скандинавские повести» и «Фиорды: скандинавский роман XIX—XX вв.», в которых снова появится имя Банга. Словом, знакомство широкой публики с Бангом произойдет много позже, а для конца 50-х гг. прошлого века надо было обладать недюжинной начитанностью, классическим литературным вкусом и внутренним эстетическим каноном, чтобы безошибочно определить место Банга в истории всемирной литературы. В самой Дании 100-летний юбилей Г. Банга прошел без излишней помпы, монографические исследования творчества Банга в контексте поэтики импрессионизма появились во второй половине 60-х гг. Для датского читателя, впрочем, как и для датской литературной критики, необходима была временная дистанция, чтобы определить истинный масштаб творческого дарования Банга. Сейчас имя Банга входит в «золотую сотню» произведений искусств, созданных в Дании.

К 100-летнему юбилею Банга журнал «Иностранная литература», конечно, не мог быть готов к публикации юбилейной статьи, в которой писателя в первых строках именуют как «убежденного» релятивиста, патетику книг определяют словами «тревога» и «пессимизм», а тональность – как «предчувствие разрушения, уничтожения и гибели». И все это – без «правильных» идеологических оценок, вместо «выволочки» – с личной симпатией к автору и его героям. Страна успешно идет к коммунизму, в советском искусстве 50-х гг. процветает вера в светлое будущее, жизнь настолько хороша, что в качестве конфликта предлагается «борьба хорошего с лучшим» (в фильме «Максим Перепелица» или «Девчата» вот «этого» героя нужно только «немножко подвоспитать», и он станет замечательным советским парнем, и проч.). Кроме того, книги Банга су-ществовали только в дореволюционных изданиях.
Спустя 20 лет, в 1977 г., Марк Бент вновь обратится в журнал «Иностранная литература» с предложением, на этот раз – опубликовать перевод писем Генриха фон Клейста к 200-летнему юбилею со дня рождения «единственного гениального поэта романтики» (Ф. Меринг). И получит мягкий отказ: массовый читатель еще не готов познакомиться с письмами Клейста, с которого недавно сняли ярлык реакционного писателя. Письма Клейста не опубликованы до сих пор.

Статья о Германе Банге – живое свидетельство формирующихся науч-ных интересов Марка Бента. В эти весну-лето 1957 г. он начинает «приме-ряться» к творчеству скандинавских писателей эпохи «Северного Возрождения», т.е. конца XIX — начала XX вв. Наряду с Бангом (в тетради записаны «Белый дом», «Михаэль», «Тинэ», «Холм Людвига», «Из папки»»), он читает Бьёрнстерне Бьёрнсона («Сигурд Злой», «Мария Стюарт в Шотландии»), Кнута Беккера («Мир ждет»), Халлдора Лакснесса («Милая фрёкен и господский дом», «Новая Исландия», «Наполеон Бонапарт», «Летопись хутора Бреккукот»), Сельму Лагерлёф («Сказание о Йёсте Берлинге»), Августа Стриндберга («Легенды», «Графиня Юлия»), Гаральда Бергстеда («Александерсен», «Праздник св. Йоргена»), снова Б. Бьёрнсона («Перчатка», «Банкротство», «Редактор», «Новая система», «Сильнее всего»), Густава аф Гейерстама («Тора»), Георга Брандеса («Фридрих Ницше»)… То, что не упомянуто – прочитано в школе (например, собрание сочинений Ибсена в восьми томах в издании 1909 г.). Читает так, что годы спустя цитирует (с датами) то, что прочитано в юности. К этому ряду скандинавских писателей можно добавить имена из других молодых, становящихся европейских литератур: Дж. Джойс («Дублинцы»), Джон М. Синг («Источник святых», «Удалой молодец – гордость запада», «Дейрдре – дочь печалей», «Сумерки в долине», «Свадьба лудильщика»), Шон О’Кейси («Тень стрелка»), Герман Гейерманс («Новое солнце»)… Впечатляет и перечень других имен в тетради: классическая и современная литературы США, Германии, Франции, Англии, Италии, Испании… И русская литература тоже.

Немного позже, в 1959 г. (Бекабад – Ташкент), Марк Бент напишет курсовую работу «Плеханов о творчестве Ибсена» и статью о «Йёсте Берлинге» С. Лагерлёф (она тоже будет отклонена в редакции «Иностранной литературы»: автору попеняют, что он не касается вопросов, связанных с русским изданием книги – по сведениям редакции, она должна была вскоре выйти в Гослитиздате – значение самого факта издания, перевод, предисловие, оформление… Конечно, легко представить готовность автора доработать свой материал, но в «Иностранке» не бывает авторов «с улицы»). В 1985 г. Марк Бент напишет рецензию на книгу о немецкой и скандинавской литературе В.П. Неустроева «Литературные очерки и портреты», и отправит ее в «Вестник МГУ». Неустроев откликнулся на рецензию с большой признательностью. Обменялись ли они своими «историями» знакомства со скандинавскими литературами, любви к объекту исследования, неизвестно. Так завершится «скандинавская нота» в научном наследии Марка Бента. В качестве дипломного исследования он изберет новеллистику Т. Манна (студент-заочник получит на Всесоюзном конкурсе грамоту Минвуза и будет награжден первой денежной премией приказом ректора Ростовского университета Ю.А. Жданова). После окончания университета он сделает себе подарок – купит немецкое четырехтомное собрание сочинений Г. фон Клейста (серые томики с кожаным корешком и «золотым» обрезом) и напишет две диссертации по Клейсту (одну – работая сельским учителем, получая отказ за отказом в аспирантуре; вторую защитит в качестве кандидатской диссертации, став преподавателем Елабужского пединститута). Немецкая романтическая (и шире – классико-романтического периода) новелла станет темой докторской диссертации и монографии. И одновременно предметом центрального научного интереса Марка Бента станет творчество И.В. Гете. Выбор имен и сфер литературных интересов, конечно же, носит симптоматичный характер.

Предлагаемая к публикации статья 1957 г., на наш взгляд, свидетельствует о том, что стилистическая «мера» автора определилась уже тогда: статья написана, что называется, на одном дыхании, удивляет богатством языка, умением словесно воссоздавать яркие картины – почти что художественные приемы в изложении мысли, метафорический, образный язык – и эмоциональное напряжение в сознании читателя (например, никто не избежит сопереживания при чтении строк, которые мы возьмем наугад: «Нежная любовь к матери, сочувствие её одиночеству, воспоминание о душе прекрасной и попранной согревают лучшие женские образы Банга, образы грустные, как образ Корделии, и так же прекрасные»). И, конечно, уже здесь присутствует «мировоззренческий» подход к литературному тексту и широкий историко-литературный контекст: творчество Банга сопрягается с философией экзистенциализма; не уходит от внимания исследователя исторический контекст биографии Г. Банга и его произведений – его неверие в свою страну и своих соотечественников после датско-прусской войны; литературный контекст создают имена Э. По, Флобера, Тургенева, Мопассана, Чехова, Т. Манна. Все это убеждает и современного читателя. Таков литературно-критический дебют Марка Бента.

А.Г. Бент. Учился недолго, но запомнился всем // Известия высших учебных заведений: Уральский регион. 2012. №4.