Мозаика воспоминаний причудлива. Пустяковые, будто бы, события сохраняются в ней надолго, становясь уроками жизни, которые оказываются столь крепко усвоены, что переполняешься чувством благодарности к тому, кто преподал их ненавязчиво и легко. Ах, если бы можно было высказать её тогда…
Мои родители познакомились во время Великой Отечественной войны студентами в МВТУ им. Н.Э.Баумана, затем работали в Арзамасе-16 вместе с Забабахиными. После переезда на Урал дружба укрепилась и сохранилась, как теперь можно сказать, семьями и навсегда.
В детстве разница в несколько лет существенна, поэтому мы с Николаем, младшим сыном Забабахиных, сблизились больше, чем со старшими детьми. Интересно, что родились мы в один день, поэтому празднования дней рождения бывало совместным. Так сложилось, что для нас с Колей наши мамы стали буквально общими, “вторыми мамами”.
На Урал Забабахины со всеми “теоретиками” объекта уехали в 1955 году и сначала поселились на 21-й площадке, с которой начался секретный объект «Челябинск-70».[5]
Мои родители, будучи “экспериментаторами”, ещё три года работали в Сарове, а в 1958 году переехали в Снежинск, где к тому времени построили служебные помещения НИИ-1011 (ВНИИП, ВНИИТФ) и новые каменные четырёхэтажные дома, долго называвшиеся “соцгород”. Одним из первых зданий соцгорода стала красивая школа, напротив которой много лет на майские и октябрьские праздники проходила демонстрация. Помню, как несколько раз за достигнутые производственные успехи моему папе выпадало почётное “удовольствие” стоять на трибуне под ветром, снегом и дождём, пока демонстрация не завершится; такая же участь не миновала и Е.И.Забабахина.
“Экспериментаторы” переезжали не одновременно, а постепенно, несколькими эшелонами. Семья Лебедевых Льва Леонидовича и Риммы Лукьяновны перебрались вторым эшелоном летом 1958 года. В нашем семейном архиве сохранилось письмо, в котором они зовут моих родителей приехать поскорее, что в Снежинске очень красиво, что они купили моторную лодку и встали в очередь на автомобиль. Мои папа Константин Константинович и мама Валентина Петровна вместе с дедушкой Петром Петровичем и бабушкой Марией Иудовной Ковалевскими (мамиными родителями) и мной приехали третьим эшелоном осенью 1958 года.
Помню поездки на 21-ю площадку к Забабахиным. Дорога туда была гравийной извилистой и довольно холмистой, и меня, сидящего на заднем сидении нашей дымчатой “Волги”, иногда укачивало, хотя ехали недолго, особенно по современным меркам. Забабахины жили на берегу озера в деревянном коттедже. По младости лет от тех встреч осталось только слово “забабахи”, которыми звались вкуснейшие клубничины: яркие бугристые огромные сочные ягоды, которыми щедро угощала Вера Михайловна, супруга Евгения Ивановича. Тогда я испытывал сомнения: ягоды ли называются по фамилии или фамилия возникла от ягод? Коттедж на берегу сохранился до сих пор, и на нём теперь установлены мемориальные доски, на одной из которых написано, что тут жил Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, многим известный под псевдонимом “Зубр”.
Как-то на дороге к Забабахиным мой папа, что нехарактерно, передал руль “Волги” приехавшему в командировку А.А.Бришу. Легендарной отваги человек, Аркадий Адамович Бриш воевал в Белорусском партизанском отряде и ходил с поддельными документами по гитлеровским тылам, почти не зная немецкого. Его мемуары опубликованы в серии “Творцы ядерного века” [1]. Аркадий Адамович рулил виртуозно и лихо, но не помнил, где нужно было останавливаться, чтобы на КПП (контрольно-пропускном пункте) предъявлять пропуск. Территория секретного объекта охранялась воинским подразделением. Мчались мы быстро, и перед неожиданно возникшим шлагбаумом машина затормозила юзом, подняв тучу пыли. Бравые солдатики разбежались буквально перед «оленем» на капоте. Аркадий Адамович остался совершенно спокойным. Он любит немного “пофорсить”. Помню, что он не мыл фрукты, говоря, что если их хорошо потереть в руках, то колонии микробов разрушаются и слабеют, не принося вреда.
В 2006 году А.А.Бриш при мне полемически рассуждал о роли полученных разведкой данных, касающихся американской атомной бомбы: «У меня отношение к секретности своеобразное. Допустим, нам передали разведданные. Ну и что? Вспомни, когда делали самолёт “летающую крепость”, Сталин приказал – повторить, ничего не меняя. Но как повторить? Нужна новая технология, новые материалы и т.д. Глупость заключается в том, что люди-разведчики сейчас пытаются себя преувеличить. Пусть есть чертежи, но без технологии всё равно не сделаешь. Мы знаем, что у Америки чудесные автомобили, вычислительные машины, телевизоры. Кажется, купи – и поставь на производство. Но не можем, хотя никто от нас не скрывает – изучай, нюхай. Давно бы делали машины такие, как за границей, но повторить не получается. Пока нет технологии, нет материалов – нет производства. Секрет заключается не в идее и не в чертежах, а в технологии. Технология – материализация идеи, производство. Нужны станки, оборудование, установки, контроль, проверки и т.д.».
Вернёмся на Урал. В канун 1965 года в Снежинске сдали десяток симпатичных двухэтажных коттеджей на короткой улице Гречишникова, получившей своё название вместо планового имени Менделеева. В память о долгострое, который был завершён благодаря нагоняю Е.П.Славского[6], на крышах домов остались трубы печного отопления, хотя горячую воду подвели сразу. Моим родителям, испытавшим с детства, и во время войны, да и в Сарове немало жилищных трудностей, такое жильё стало чудом: нам на пятерых досталось 4 комнаты, половина коттеджа.
Большой семье Забабахиных выделили двухэтажный коттедж, разделённый на неравные части. В меньшей – фактически одной четверти – поселились Иван Кузьмич и Александра Григорьевна, родители Евгения Ивановича, а в большей – Евгений Иванович, Вера Михайловна, их дети Игорь, Александра и Николай. С 21-й площадки прибыли и чёрно-серый спаниель Джек с трёхцветной кошкой Муркой, которая любила кататься на его спине, когда он плавал в озере. Вообще, на нашей улице быстро сошлись по поколениям: сотрудники предприятия с ровесниками и коллегами, а их родители (обычно пенсионеры) между собой. Дети сблизились не все, а скорее, по схожему возрасту и кругу интересов родителей. Любопытно, что мой дедушка больше всего подружился с дедушкой девочки Лены жившей в доме напротив, которая через полтора десятка лет после описываемого времени стала женой Коли Забабахина.
Мне бы хотелось подчеркнуть, что описываемые события запомнились с точки зрения счастливых детей и подростков, у которых не могло быть понимания огромного ответственного труда и напряжения родителей, в силу секретности их деятельности. Мы вряд ли понимали, каким научным энтузиазмом горели они, хотя лет до шести я видел родителей только по выходным: они уходили, пока я спал, и возвращались затемно. Нашим родителям тогда было около 40 лет, фактически – самый расцвет творчества. Они были подвижны, полны азарта и жизненных сил. Им в самом деле было всё равно, как они одеты, какая мебель. Тем более, им не приходило в голову хвастаться чем бы то ни было или добывать престижный “дефицит”. Например, у Забабахиных в доме лет двадцать люстра была только в спальне, а в остальных комнатах с потолка свисал шнур с лампочкой. Напомню также о шестидневке, т.е. суббота была рабочим днём, также никаких автоматических стиральных и посудомоечных машин не было и в помине. Но это к слову.
Моё первое яркое впечатление о Евгении Ивановиче возникло, когда мне было лет 10. Уже умея сворачивать из бумаги три разных самолётика (системы “галка”, “стрела” и “ястребок” нескольких разновидностей) и запускать их на “мёртвую петлю” или на плавную посадку, я мнил себя неплохим авиаконструктором. Одним из “ястребков” я стал хвастаться перед Евгением Ивановичем. Как он преобразился! Добрый папа друга Коли вдруг подобрался, стал чужим, цепким, собранным и сосредоточенным. Он характерным жестом снял правую дужку очков с уха, оставив их висеть на левом (ни у кого я не видел такого приёма), аккуратно взял самолётик и начал пристально рассматривать его с разных сторон, поворачивая и чуть-чуть изгибая бумагу крыльев и фюзеляжа. “Доводка” аппарата шла очень долго, но его ровный и далёкий полёт потряс меня навсегда. Так в детский разум крепко вошли представление о влиянии малейших неровностей конструкции на движении в воздухе и тщательность подхода к любому процессу. Вскоре мы переключились на силуэтные модели самолётов, начали использовать механизацию крыла, освоили закрылки, предкрылки, интерцепторы и даже гак при посадке на игрушечный “авианосец”, снабжённый нитками для торможения самолётиков после посадки. Затем последовали модели самолётов с крылом переменной стреловидности, которые в то время стали появляться на вооружении и впервые показали на московском авиационном параде 1967 года в Домодедово, где мне с папой удалось побывать. До сих пор мы с Колей стараемся не пропускать авиасалоны и выставки, хотя наша работа не связана с авиацией.
Полагаю, что Евгений Иванович грезил о полётах всю жизнь, хотя об этом мы никогда не говорили. Сейчас объясню, почему мне так кажется.
Во-первых, на балконе и около дома Забабахиных всегда жужжат флюгеры в виде вращающегося пропеллера и с хвостом, похожим на оперение самолёта.
Во-вторых, в коридоре висела метрового размера модель легендарного пассажирского французского реактивного лайнера “Каравелла”.
В-третьих, Забабахины выписывали швейцарский цветной ежемесячный толстый авиационный журнал Interavia. Для современной молодёжи надо пояснить, что подписка на журналы (тем более из капиталистических стран) в те годы была весьма непростым делом. Когда через несколько лет на Interavia по моей просьбе подписались родители, то через “Союзпечать” он приходил без диковинных тогда реклам во всю страницу и в виде блёклой чёрно-белой (скорее – серо-белой) ротапринтной копии.
В-четвертых, Забабахины одними из первых построили дельтаплан, при полётах на котором серьёзно травмировался старший сын Игорь. Его вылечил курганский доктор Гавриил Абрамович Илизаров, но тяга к полётам не ослабла: через четверть века Игорь, уже будучи сложившимся учёным, освоил малую авиацию. “Голос крови”, не иначе…
В-пятых, Евгений Иванович научил нас делать модели экранопланов из ватмана, карандаша и пластилина: странных летающих конструкций, которые потрясающе долго летят в тонком приземном воздушном слое. До сих пор я не встречал таких простых и эффективных моделей.
Нельзя забыть и о многочисленных самолётах и ракетах с пороховыми двигателями, которые сами делали из реек, ватмана да охотничьих патронов и успешно запускали на соседнем пустыре. Нынешние китайские новогодние шумелки летают намного хуже.
Есть и в-седьмых, и в-десятых, но не умять в размер заметок все восхитительные моменты общения с бесконечно талантливым человеком, яркие и поразительные идеи которого формировали наш детский кругозор. Сейчас кажется, что каждая встреча с Евгением Ивановичем создавала новую грань восприятия окружающего мира. А ведь я бывал в их доме почти ежедневно и подолгу, из-за чего мои родители иногда расстраивались.
Мы, дети, были счастливы, почти круглые сутки проводя в лесу и на берегу озера, смотрели на диких птиц и животных, учились их узнавать, запоминали их голоса и следы. Бегали по заборам между домами и по карнизу коттеджей десяти сантиметров шириной, выступающему из стен на уровне второго этажа, прячась от Саши Забабахиной в детских играх. Уговорив родителей, одну ночь провели в туристической палатке, поставленной во дворе, нам тогда было лет по 10.
Как только на озере появлялся лёд, мы стремились испытать потрясающее чувство простора, несясь на коньках в бесконечность, особенно в темноте под звёздным небом. Наши родители беспокоились о нас, но беспокоились конструктивно. Так, пока лёд был тонок, Евгений Иванович обязывал кататься с длинным шестом в руках, чтобы, провалившись в воду, можно было зацепиться за края полыньи. С моим папой мы выполнили расчёты толщин льда, выдерживающих человека и автомобиль. С доброй подачи Евгения Ивановича и мы, и почти все родственники и знакомые Забабахиных катались по озеру на горных лыжах вслед за “Волгой” на длинной стропе по одному и по двое, достигая скоростей выше 100 километров в час. Интересно, что на 80 км/час сил лыжника хватает, чтобы стаскивать машину вбок, правда, шипованых шин тогда не было в помине. Оказалось, что мой папа во время войны в эвакуации в недолгие минуты отдыха катался за танками, которые они ремонтировали, правда, лыжи тогда были деревянными. За “Волгой” же по твёрдому насту деревянные лыжи буквально оставляли след из щепок. Как же много упущено из-за привычки поколения наших пап и мам не рассказывать о себе.
Говорят, что родители должны учить детей жить без них. Коли так, то наши были совершенными. Обычно никаких нравоучений не было в помине, весьма редко звучали жёсткие указания. Как правило, предлагалось попробовать так или иначе, кроме случаев, когда ребёнок мог подвергнуться опасному риску. Тщательное соблюдение правил техники безопасности у наших родителей было естественным – работа со взрывчатыми веществами требовала предельной надёжности. Инструментами, дрелью, сверлильным и токарным станками в мастерской Забабахиных можно было пользоваться всем, кто умеет. Когда Евгений Иванович видел, что дитя не умеет пользоваться инструментом, он немедленно останавливал неумеху и показывал правильный приём. Разумеется, весь мусор после работ должен быть убран, все инструменты разложены по местам и оставаться исправными. Затупил резец или сверло – заточи, сломал рукоять инструмента – почини. В целом, это было обучение честности, ответственности и высокой справедливости. Всё же некоторые опасные действия разрешалось проводить только в присутствии Евгения Ивановича: к таким относились набивка охотничьих патронов и сборка реактивных двигателей для моделей ракет. Любопытно, что внучки тоже проходили через мастерскую по мере возникновения интереса. Вспоминаю, как совсем недавно взрослая Женя (дочь Коли) на последнем месяце беременности вторым ребёнком умело мастерила какие-то игрушки, выпиливая их из фанеры. Снова заныла душевная боль, что не хватает Евгения Ивановича – он бы порадовался за внучку.
С “моторками”, т.е. моторными лодками было связано много. Забабахины десять лет жили на берегу озера 21-й площадки, где на другой берег за парным молоком и хлебом Вера Михайловна регулярно ездила на моторке. Потом – двадцать лет на берегу озера у коттеджа Снежинска, где подросшие дети сами стали управлять моторками.
Николай совсем недавно рассказал мне, что на моторке папа (Евгений Иванович) выделывал следующий фокус. По озеру плавал рыбацкий катер внушительных размеров, и за ним поднимались большие волны, как косые, так и перпендикулярные направлению движения. Волны имели скорость катера. Отец догонял катер и подгонял моторку “Казанка” на передний скат волны, почти вдвое убавляя газ по сравнению с движением с такой же скоростью по спокойной воде. Лодка продолжала двигаться за катером. Это эффект серфинга. Есть у этого фокуса коварная сторона, когда лодка скатывается с волны и врезается носом в предыдущую волну. Нас однажды чуть не перевернуло, потому что зарывшийся в воду нос резко рыскнул в сторону и лодка накренилась весьма опасно.
А я сразу вспомнил схожий по сути опыт, когда Николай обнаружил, что легковая машина ВАЗ-2103, снабженная тогда необычными радиальными шинами, спокойно катится накатом, когда находится в полутора метрах позади междугороднего автобуса “Икарус”. Разрежение воздуха, “воздушный мешок”, образующееся за ним, спокойно тянет по шоссе машину весом в тонну.
Как только Евгений Иванович увлёкся водными лыжами, сразу была посчитана скорость, с которой человек сможет ехать за моторной лодкой без лыж, на пятках. Именно при стабильной скорости выше 60 км/час уже можно скользить на площади, равной пяткам, но чтобы разогнаться, нужна лыжа. Оказалось, что мощности подвесного мотора “Москва” не хватает для достижения искомой скорости чуть более 60 км/час. Немедленно началась “гонка вооружений”: был куплен мотор “Вихрь”, самый мощный на то время, но и его немного не хватило. Точнее: с «Вихрём» скорости едва хватало, но не хватало ловкости мгновенно снять лыжи на ходу, а чуть упавшая скорость «топила» лыжника, трясущего ногами, чтобы освободиться от креплений.
Зато с “Вихрём” моторная лодка, даже большего размера, чем первая “Казанка”, стала резво выходить на глиссирование. Раньше сразу после старта даже слабо гружёная лодка высоко задирала нос и гнала перед собой волну, никак не разгоняясь. Евгений Иванович научил «грамоте»: пассажирам нужно было быстро “сбегать на нос”, чтобы изменить балансировку, а после “выхода на редан”, т.е. начала глиссирования, вернуться в середину. Во время волн приходилось осмотрительно рассаживаться, чтобы лодка не зарылась в бурун и не потеряла ход. С мощным мотором почти пропала нужда в эквилибре: даже полностью гружёная лодка сразу же глиссировала.
Как-то жарким летом произошёл примечательный случай. Евгений Иванович необычно жёстко собрал всех нас, игравших во дворе подростков, заставил обуться и взять вёдра, посадил в моторку и все молча помчались через озеро на далёкий берег. Шли мы гораздо дольше обычных прогулок, даже успели замёрзнуть на ветру в ходко резавшей волны лодке. Едва мы высадились в незнакомой бухте, он строго объяснил, что мы попытаемся потушить низовой пожар, но ежели он станет переходить в верховой, надо будет убегать к берегу и эвакуироваться. Пожар низовой, пока горят трава и мелкие кусты, а верховым он становится, когда загорается кора деревьев и большие заросли кустов. Кое-что мы попытаемся залить водой, а остальной фронт огня придётся стегать ветками и топтать. Пригодились перочинные ножики, которые в то время находились в кармане любого мальчика. Мы срезали полутораметровой длины ветки, наполнили вёдра и поволокли их вверх по длинному склону.
На самом деле, фронт огня был хоть и узкий, но довольно бурный, и пожар едва не перешёл в верховой. Сначала было страшновато, потом привыкли. Важно было так затаптывать и захлёстывать ветками огонь, чтобы он вновь не разгорался позади. Оказалось, что это совсем не так горячо, как поначалу кажется. Ветерок отгонял дым, так что дышалось довольно легко. К слову, во время пожара в помещении наибольшую опасность представляет как раз дым: иногда достаточно одного вдоха, чтобы запахи горящего имущества заставили потерять сознание; пары горящего поролона сильно ядовиты, хотя в то время он часто употреблялся в быту.
Выросши и став взрослыми, мы не раз тушили лесные пожары. Оценивая сегодня ту опасную поездку, прихожу к выводу, что она Евгением Ивановичем была предпринята не зря. Любовь к природе, несомненно, должна сочетаться с умением защищать её, да и себя: всё-таки мы жили окружённые лесами, и надо было уметь вести себя в лесном пожаре.
Парадоксальные наглядные физические опыты нравились Евгению Ивановичу. Присоединив шланг не к входному, а к выходному отверстию обычного пылесоса, он демонстрировал пинг-понговый шарик, висящий над шлангом даже при отклонении потока воздуха от вертикали градусов на 30: наглядная иллюстрация закона Бернулли. Моему папе он подарил двойную прозрачную призму, которая при вертикальном расположении рёбер сохраняет изображение как будто неизменным, а при горизонтальном – переворачивает вверх ногами. На самом деле эффект схож с тем затруднением, которое ставит в тупик многих: “Почему же зеркало меняет местами лево и право, а не верх и низ”.
Евгений Иванович обладал почерком, который приводил машинисток в ужас; его описывает образное выражение “тонкая, иногда вздрагивающая линия”. Как-то два молодых Евгения (Евгений Иванович Забабахин и Евгений Аркадьевич Негин, который был другом Забабахина по Академии, где они месте учились) учудили рискованную проказу, о которой мне под страшным секретом поведала мама.
Говорили, что во время войны письма проходят военную цензуру. Для проверки Евгений Иванович послал Евгению Аркадьевичу письмо, в конце которого почерком ещё мельче обычного дописал: “Проверь, лежит ли в конверте чёрный волосок?” Вряд ли нужно пояснять, что волоска в момент отправки не было, а после получения он возник. Задолго до меня отмечено, что Е.И.Забабахин блестяще ухватывал суть вещей и предлагал принципиальные подходы к решению задач.
Первый кинотеатр в городе назывался “Космос”. Как-то с курорта Евгений Иванович в письме сообщил, что в местном кинозале звук хуже, чем в космосе (именно так, без кавычек и со строчной буквы). Стоит ли напоминать, что в вакууме космического пространства звуков нет вообще.
Евгений Иванович в кино ходил не слишком часто, хотя нас, школьников, “пропихивал” на некоторые фильмы, запрещённые детям, создавая будто бы бестолковую толкотню и суету рядом с билетёршей у полуоткрытой двери в кинозал. Помню, что мы прорывались на серии “Фантомаса” с Луи де Фюнесом и Жаном Марэ, которые были безобидными изящными пародиями, но по странному тогдашнему порядку имели гриф “до 16 лет”.
С неожиданно (для нас, детей) большим интересом Евгений Иванович пошёл на художественный кинофильм “Выбор цели” и даже помогал с билетами моим родителям, возможно и ещё кому-то. Но образ Курчатова он воспринял решительно отрицательно: “Почему он такой мрачный? Зачем всё время бегает из угла в угол? Над чем он страдает морально?”. В силу секретности тогда не было широко известно, что они знакомы по работе.
Постепенно у трёх детей Евгения Ивановича и Веры Михайловны стали появляться свои дети, внучка за внучкой: Таня, Лена, Катя, Вера, Женя и, наконец, внук Илья.
Как-то Евгений Иванович, гуляя с двухлетним Илюшей, увидел в голубом небе высоко летящий самолёт и начал теребить внука: “Посмотри, какой длинный белый след тянется за самолётом. Знаешь, почему он возникает?” К восторгу дедушки тот небрежно ответил: “А-а-а, инверсия” и снова занялся чем-то более с его точки зрения интересным. Илье было 2,5 года, когда Евгения Ивановича не стало.
http://7iskusstv.com/2012/Nomer11/Altshuler1.php
|